Художник увлекается черно–белой фотографией, в которой видит больше драматизма и психологизма, чем в цветной. Обработав ее на компьютере, после распечатки дорисовывает тушью. Камера запечатлевает причудливые лица, деформированные тела, странные предметы; компьютер моделирует холодную, вязкую реальность; перо создает тревожную атмосферу прошлого, проступающего в трещинах и наслоениях, или даже неотвратимого тлена, которому подвержено все живое и неживое. Изысканные композиции в духе Сальвадора Дали вызывают хаос ассоциаций даже у человека, в современном искусстве неискушенного. Размышления о жизни и смерти берутся откуда ни возьмись и увлекают в бездну воспоминаний. В том числе и генетических. Куратор галереи, художник Владимир Мартынов видит в экспозиции праздник для интеллектуалов: «Культурные отсылки присутствуют здесь не линейно, не навязчиво, все это внутренне пережито и создает свой пластический язык».
Санкт–Петербург — Петроград — Ленинград — Санкт–Петурбург пережил страшную историю, перешагнул через трупы и, со вселенским размахом отпраздновав 300–летие, шагами громадных монстров Церетели двинулся дальше. «Питер — город–призрак, полутруп на карнавале жизни», — так мыслит художник. Построенный на костях, перенесший блокаду, воспитавший поколение стоиков, поколение новых художников, Питер породил и особую культуру. Андрей Полушкин принадлежит к ней. Обладая при этом ярко выраженным индивидуальным почерком, он погружает зрителя в свой внутренний мир, используя галлюцинаторный опыт в столкновении с материальной реальностью.
«Смех после смерти» с оскалом черепов веет холодом могилы, но и отблесками былой жизни. А «Пролетая над полушкинским ку–ку» — самая ироничная серия, к роману Кен–Кизи имеющая отдаленное отношение. «Моя клиника — это мир внутри самоизоляции, где противостоять некому, потому что все что ни есть — это ты и есть», — объясняет художник в интервью. А ведь иной раз внутри бывает страшнее, чем снаружи. Особенно когда отчуждение от мира рождается внутри тебя, а не вне. И эта девочка–подросток на картинах Полушкина, его дочь, — она интуитивно встроилась в мир отца и стала его alter ego.
Девочка в черном капюшоне горестно склонилась туда, где у ее ног остывает огрызок золотой рыбки — уродливый полуразложившийся труп рыбьей головы. Мечты разбиты? Или чтобы мечтать, золотая рыбка не нужна?

Яна КОЛЕСИНСКАЯ